завернула в книжный в торговом центре, в общем, ничего особенного, что-то вроде отчаянного желания идти хоть куда-то и перебирать ногами в воздухе. правая-левая, левая-правая, как будто могу забыть. мне слишком часто кажется, будто я все забываю, так, наверное, проще справляться с жизнью, если думать, что она вся приснилась. только это, конечно, не работает, если возвращаться три раза кряду к себе наверх с первого этажа, чтобы убедиться: все в порядке, дверь закрыта. слишком уж важно дважды провернуть ключ вправо, иногда представляется делом всей моей жизни. ничего, разумеется, не случится, если я не вернусь трижды к себе наверх и не проверю, но я все равно это делаю. память иногда заставляет чувствовать себя ужасно беспомощным, но сейчас не об этом. в книжном оказалось так мало места, даже дышать было немного страшно, будто я могу вдруг вырасти, как алиса, и пробить собой потолок, ей-богу. по моим словам может показаться, что я всего боюсь, и это правда, а куда деться от правды. но я все равно шла, переставляла ноги, и вот на одной из нескольких полок, слишком уж магазин был маленьким, мне на глаза попалась книга. она была какая-то неловкая и выламывалась из общей картины, выглядывала из-за плеча другой книги, которая была больше и ярче. может, я в ней себя узнала, может, мы просто обращаем на такие вещи внимание только в свои самые уязвимые моменты, но я ее взяла в руки. книга написана шведами, такая бледно-зеленая, как выцветшая, упакована в пленку. обещала помочь обрести счастье и гармонию. долго я над ней топталась, дома думала: чего такого там шведы пишут в своих книжках? не купила, так и останусь на всю жизнь несчастной, никакой гармонии не познаю и себя не пойму. потом, правда, поняла, что несчастной буду и с книгой, и без. для таких, как я, наверное, шведы еще ничего не придумали

как называется отчаянная жажда чужой по тебе тоски? словно ты от этого больше человек. словно ты сам больше и живешь не только внутри своего тела, а где-то еще. подождите, оторвитесь от своих дел на три вдоха и послушайте: скучайте по мне, я только так существую

у ваших ног раскинулся весь мир. у моих пролился кофе с пятью ложками сладкого эстонского ликера. как море цвета прибрежного песка, теплой кожи, чуть тронутой солнцем, или чистых, не разбавленных надежд. я не спешу его вытирать. мне хочется в него нырнуть

кажется невероятно нечестным это осознание, приходящее лишь с уходом твоих 'teen' лет. вот так всю жизнь бегаешь от одиночества, отвечаешь его именем в вопросниках, в том самом пункте, затерявшемся между десятками таких же нелепых пунктиков, что громче грома лупит тебе по башке: чего ты боишься? в детстве и в ранние подростковые годы, те самые, казалось логичным бояться слова на букву о. и только пред порогом, который что-то да значит, ты понимаешь. понимаешь и даже не осуждаешь себя за то, что бегал ты кругами и вернулся к себе. потому что одиночество свое носишь всегда с собой. потому что одиночество — это не несчастные женщины и мужчины из кинокартин, подсмотренных одним преступным детским глазом, вынырнувшим из-под кромки одеяла, не осень и не телефон, который молчит упрямо и как-то по-бараньи упершись. одиночество — это ты

даже мысль о том, что, вдруг, может. не так, скорее, если бы даже словами можно было вылечить — не дать надежду, лишенную крохи того, что называют истиной, голой и кривоногой, а в самом деле спасти чье-то измученное сердце, у меня бы все равно не нашлось ни одного воистину емкого и крепкого слова, из тех, которые не упадут под ноги, затерявшись в клубе дорожной пыли. приходилось падать на колени и царапать пальцы о бутылочное стекло того бесподобного зеленого цвета, что бывает лишь у листьев в самом их расцвете перед неизбежным падением в океан цвета. царапать и ничего не находить, смотреть виновато на кого-то, кого и нет рядом, и чувствовать на языке осевший налет легкой вины за то, что не получается подарить слова людям, передать их, как огонь.

сложно представить себе что-то большее, чем. и меньшее тоже. потому-то, наверное, и не получается сдаваться

кажется, что она совершает какой-то ритуал. по крайней мере, никто не может запретить ей так думать. с наступлением нового месяца в ней откалывается что-то, как кусок — от карамельного леденца, случайно выпавшего из кармана, будучи благополучно забытым там черт знает сколькими месяцами ранее. в восемь утра либо принципиально важным становится все, либо утопает в своей ненужности и плавает на краю сознания, как поднятый потоком воздуха целлофановый пакет

утром лучше думается. утром вообще все лучше (и, может, она сама тоже)

подгибаются ноги, а я не знаю: то ли это та самая усталость от сессии, то ли добивающий меня методично желудок, то ли что-то совсем другое. сегодня во сне мне сказали: "все будет хорошо", и я поверила, потому что. людям вообще свойственно во что-то верить, они без этого не могут. стоит вообразить степень отчаяния человека, у которого дома закончился даже кофе, а. говорю: давайте ваш в пакетиках, сойдет. сижу в одеяле — уже почти заканчивается декабрь, а в голове совсем никакой зимы, только сентябрь или что-то вроде того. прошло так много времени, что я успела забыть, насколько твоя рука меньше моей. кофе — жуткий, колени — подгибаются, но как-то дальше-то надо, да? сказали ведь, что все будет хорошо